Откровение. «Не судите, да не судимы будете…» - Елена Бурунова

Баба Тая недолго мучила маму и нас своим злым языком. В 1930 по весне Таисия Павловна заболела воспалением лёгких. Она не доверяла врачу, а в особенности аптекарю еврею. Лекарства не принимала, посчитав, что всё само пройдёт. Только не прошло.

Я хорошо помню похороны. Народу было не много. Только родные и соседи. Бабу Таю недолюбливали за резкость в выражениях. Отец плакал тайком от всех. Мама спокойно стояла в стороне. Она даже не пошла провожать свекровь. Аня, как отец, тоже пустила слезу. Но не от тоски, а скорее от доброты душевной. Я, как и мать, не пролила ни одной слезинки. Не могла заставить себя оплакивать женщину, называвшую меня «подкидышем. Коля был слишком мал, чтобы понять сущность бытия. Его детский разум ещё не понимал, что иногда люди уходят навсегда. Понимая это в свои четыре года, братик рыдал бы. Для него бабушка Тая была самым дорогим человеком. Он знал её с лучшей стороны, чем мы.

Вот моя семья. Несчастливая и не такая уж несчастная. Обычная для маленького городишка.

Мать холодная и сдержанная. Я раньше думала, что мама никого не любит. Правда с годами я разгадала её тайну. Мама всегда была такой. Издержки воспитания до революционной России. Девочек из дворян учили быть ледяными куклами без души. Мама растаяла только раз, позволив себе влюбиться. Эти роковые для неё чувства расцвели в сердце в самый пик юношества. Она подарила всю себя Семёну. Он обещал милой барышне жизнь полную счастья и любви. Он уверял, что превратит их брак в рай на земле, но вышло всё иначе. Её жизнь походила на ад. Подумать только, как сильно возлюбленный разочаровал её. Может просто представление о счастье у разных слоёв общества такие же разные, как они сами. Мамино счастье – это лёгкая и красивая жизнь, полная приёмов, подарков и армии прислуги. У отца и того примитивней. Однажды я спросила его, что для него счастье? Он ответил: «Счастье, доченька, когда из печки достают сытую с маслом кашу и она не последняя». Вот настолько они были разные. Эту пропасть между ними смогла убрать только любовь. И к сожалению ненадолго. Первые же проблемы разрушили хрупкий мостик между ними. Елизавета Ростопчина была права. Настя пожалела. Только было уже поздно. Страна изменилась и родились мы. Вот мама и закрылась ото всех и поплыла по течению скучной жизни.

Жизнь в лишении научила её многому, но хорошей хозяйкой она никогда не была. Анастасия Николаевна была талантливым учителем по русскому языку и литературе. Большую часть своего времени она отдавала школе. Домашние дела её угнетали.

Семён Прохорович Зарецкий был самым спокойным мужчиной которого я знала. Он никогда не спорил с матерью. Она могла часами пилить его, а отец даже не реагировал. Папа тихо ел за столом, махая головой в знак согласия. Читал газету, отвечая жене одно монотонное: «Да, Настенька». Когда была жива баба Тая, такие ссоры супругов перерастали в настоящие скандалы. Таиса Павловна вставала на защиту единственного сына. Ругаясь между собой женщины, не замечали, как отец уходил.

Смотря на него, я не верила, что когда-то отец украл маму на вокзале или сражался на войне. О войне папа никогда не рассказывал, словно смог вырезать её из памяти. Только ночь иногда оживляла страшные картины. Да, ефрейтору царской армии снились кошмары. Он кричал или бормотал бессвязные слова: «Стреляй! … Нет! …. Его убили!…». Потом вскакивал в поту с постели и уходил курить самокрутку в сени. Мать привыкла к таким кошмарам, поэтому продолжала спать сном младенца. Мы тоже спали. Так что отец оставался со своими кошмарами наедине.

К 1937 году папа дослужился до участкового. Его больше уважали, чем боялись. Без дела Семён Прохорович особо не тряс криминальные элементы. Кого трясти? Алкоголиков и мелких воришек? Крупных бандитов в довоенном Сенно не было. Все друг друга знали. Человек не успеет ещё подумать о противоправном действии, как уже весь город судачит. Сарафанное радио. Но не смотря на относительно спокойную жизнь в Сенно, папа домой тоже не спешил. Наверное, не хотел встречаться лишний раз глазами с женщиной, чью жизнь он испортил.

Я даже не помню, любила ли я его, но жалела точно.

Анна – моя старшая сестра. В 1937 году ей было 19 лет. Мамина гордость и радость. Отличница в школе. Комсомолка. Все обожали умницу Аню. Ухажёров у Анечки было много. Все парни мечтали проводить гордую красавицу до дома с клуба. На танцах даже бились за право потанцевать с дочерью участкового. Она, и вправду, была красавица для белорусов. Смуглая кожа. Высокая и худощавая. Густые чёрные волосы с синим отливом вороного крыла. Брови полумесяцем. Карие бархатистые глаза подчёркивали чёрные длинные ресницы. Ярко красные губы всегда улыбались. У моей сестры был задорный смех. Если она только засмеётся, то никто не мог удержаться. К ней обязательно присоединялись все и уже неважно было в чём причина этого веселья. Смеялась Аня – это достаточно.

Вот какая была красавица, моя сестрица. Среди светло-русого голубоглазого населения Беларуси такие смуглянки почти не встречаются. Поэтому ничего удивительного, что Аня была редкая красавица. Вот за ней и бегали добры молодцы. Только среди этой отавы она выделяла одного. Фёдор Тихицкий – одноклассник сестры. Каждый день Федя встречал и провожал Аню с работы. Она работала секретарём в райисполкоме. Можно сказать первая её любовь, которой не суждено было сбыться.

Коленька – в 1937 году обычный советский мальчишка. Воспитанный на большевистских лозунгах в школе, он верил в светлое будущее коммунизма. Его веру в Ленина и Сталина ничто не пошатнуло, даже репрессии. Дети, как легко их умами управлять. В этом нежном возрасте все идеалисты и максималисты.

В тридцать седьмом году мне было 16 лет. Я даже не знаю, как себя описать. Красивая? Да. Я могу это сказать с уверенностью. Мужчины всегда смотрели на меня. Только не так, как на мою сестру. В их взгляде не было того восхищения. Они мной не восхищались. Они меня хотели. Я, словно, магнит притягивала к себе противоположный пол. Однажды Есфирь Исааковна сказала мне: «У тебя другая красота. Роковая. Такие женщины рождаются покорять, а не покоряться».

Мои волосы были словно снег, и так же искрились на солнце. Густыми локонами они ниспадали с плеч до самой поясницы. Я не любила их заплетать. В школу не пускали неприбранной. Мне приходилось связывать их на затылке голубой лентой. Губы пухлые и розовые. Когда я злюсь или нервничаю, то кусаю их. Вредная привычка. От этого мои губы наливались кровью и становились ярко-красным пятном на бледно-мраморном лице. Самым главным моим достоинством были необычные глаза, доставшиеся по наследству. Серо-зелёные глаза. Глаза, меняющие цвет под настроение или от освещения. Когда я злилась, они становились ярко – зелёные. В сумерках тёмно-зелёные. Равнодушие или спокойствие окрашивало их в серый цвет. Сам узор радужки странный. Узор напоминал чешую змеи. Глаза ведьмы, как говорила баба Тая.

Слишком другой я была для них.

В школе моей страстью стал немецкий язык. Наша учительница Эльза Францевна была немкой. Она заметила мою тягу к иностранным языкам и стала заниматься со мною внеурочно. Для других детей такие занятия равносильны каторги, но не для меня. Я жила этими часами.

Как-то Эльза Францевна сказала мне на немецком:

– Мне нечего тебе больше дать. Ты говоришь, как настоящая немка.

Это была лучшая похвала в моей жизни, а хвалили меня не часто. В этот день я подумала, почему я не её дочь. Лучшей матери я бы не желала.

Сколько бы лет не прошло. Я всегда буду помнить её добрые глаза. Глаза моей учительницы светились изнутри. Как много любви было в этом хрупком человечке.

Странно, некоторые желания сбываются. Мои сбывались всегда. Поняв это, я стала с опаской желать. Наверно, баба Тая опять оказалась права. Может быть я ведьма?

Через пять дней после этого урока, мою любимую учительницу увёз чёрный ворон. Для всех Эльза Францевна стала шпионкой, но не для меня.

Началась охота на врагов народа.

Жених

Репрессии начались в Беларуси задолго до 1937 года. После Польско – Советской войны по Рижскому договору нашу страну разделили. Западная часть отошла Польше, а восточная часть РСФСР. Поляки могли потребовать и восточную. Им бы и отдали. Слишком выгодные условия мирного соглашения были для Польши. Только почему-то мечтатели о возрождении Речи Посполитой не захотели забрать бывшие земли. Даже не знаю, кому больше повезло. Жителям западной Беларуси или нам.

Репрессии и коллективизация вплотную коснулась западных соотечественников только после войны. Мы ощутили ежовую рукавицу военного коммунизма сполна. Сначала ОГПУ и НКВД гонялось за поляками, оставшимися в своих усадьбах. Когда шляхтичей поубавилось, принялись за зажиточных крестьян, дав им обидное прозвище – кулаки. Будто они в своих руках держат весь хлеб и не хотят делиться.